Глава первая

… Медленное трудное проникновение, вспышка и единая, лучащаяся счастьем сфера, внутри которой – слияние. Кто-то отпустил меня, дав свободу, и я помчался, обгоняя многих, двигающихся туда же, куда и я. И в самом центре слияния – ожил…

…Море покоя. И я в нем, как в колыбели. Гармония подчиняет меня, изменяет, выстраивает. Процесс легкий, радостный и полный удовольствия для меня…

Но вот начинаются изменения. Все вокруг неуловимо и неумолимо убыстряется, потом сжимается, словно готовясь к броску. Я невольно концентрируюсь, подчиняясь этим изменениям. Море покоя выталкивает меня. Сопротивление невозможно, и я – выныриваю.

Оказавшись на узкой золотой дорожке, конец которой теряется в сияющей голубой дали, лечу по ней.

Дорожка сужается, превращаясь в золотую иглу. Я не в силах удержаться на ее остром конце и падаю в темные дебри. Барахтаюсь, пытаясь выбраться, и прилагаю при этом невероятные и неведомые мне до сих пор усилия. Боль, сопротивление и выталкивание – все, что я чувствую. И инстинктивно, чтобы облегчить свое состояние, расслабляюсь и отдаюсь тянущей меня силе.

Заканчивается все неожиданно и мгновенно. Я выскальзываю, оставляя позади влажную вязкость, и чувствую беспрерывные легкие прикосновения, несущие очищение и прохладу. Чтобы избавиться от остатков влаги, я начинаю кашлять, потом раскрываюсь и вбираю в себя чистый холодный воздух. Вздохнув, кричу, пытаясь излить переполнившее меня чувство восторга. Затихнув, я слышу самые разнообразные звуки. Я не могу пока их классифицировать, но ясно понимаю, что они, несмотря на различия, едины и являются частью системы, в которую я вышел.

Разлепив влажные веки, я вижу мягкий рассеянный свет и какие-то движения перед глазами. Но все это вне меня, я не двигаюсь в такт этим движениям. Что-то темное нависает надо мной, но меня это не пугает, а, наоборот, воспринимается как защита, как крыша. И вот эта крыша перемещается назад, и я оказываюсь в огромном пространстве, заполненном невероятным множеством неизвестных мне вещей и явлений. Звуки и запахи усиливаются многократно. И повсюду, словно звездные россыпи, сияют и переливаются яркие синие цветы.

Они постепенно разрастаются, светлеют и превращаются в ясное голубое небо, пронизанное золотистыми солнечными лучами. Я замираю от восхищения. А лучи охватывают меня со всех сторон, сплетаются меж собой и образуют вокруг меня светящуюся сферу. Все земное: звуки, запахи, ощущения, ход времени – остается снаружи. И я с наслаждением погружаюсь в абсолютную гармонию, которая пропитывает все мое существо и стабилизирует мое состояние. Я невольно смеюсь от охватившего меня счастья, покоясь на ладонях Ена.

И вот мягкая чаша ладоней раскрывается, я соскальзываю на землю, унося внутри данный мне свет. И тут же чувствую, как мелкие капли дождя омывают мое тело…

…Мать в этот день дергала в поле лен. Когда начались схватки, она забралась под телегу. Там я и появился на свет под шорох начавшегося в этот момент короткого и теплого, несмотря на середину сентября, дождя…

Моя семья состояла из семи человек: мать, отец и пятеро детей. Жили мы в старом деревянном доме на краю деревни…

Я лежал в колыбели, в которой было удобно, но совсем не так, как в покинутом мною море покоя, и пытался вникнуть в окружающую меня систему. Выйдя в нее, я стал ее частью и должен был научиться существовать в ней. Легко воспринимая и понимая текущие ко мне отовсюду мелодии света, воды и растений, я с трудом вслушивался в звуки, издаваемые людьми. Они сливались во что-то примитивное и грубое, звучащее, как однообразное «ры, ры, ры…» Но я видел, что люди понимают друг друга именно благодаря этим звукам, и скоро приспособился к ним и научился воспринимать речь. Когда мне было восемь месяцев, я заговорил. Но, овладев языком людей, я не утратил другого знания и мог общаться с цветком, муравьем, деревом, радугой, громом, с кем и с чем угодно, и отлично понимал, что мне сообщалось в ответ.

Заговорив, я быстро научился составлять из отдельных слов довольно понятные фразы и пытался рассказать матери об обидах, наносимых мне в ее отсутствие старшими детьми.

Мать, ее звали Парась ( Прасковья ), работала в колхозе разнорабочей; отец, его имя Миков ( Николай ), был в том же колхозе сторожем. Другой работой заниматься он не мог, так как являлся инвалидом ВОВ. И отец и мать были потомственными знахарями. Я появился на свет в 1959 году. В России к этому времени уже устоялось всеобщее неверие в божественное устройство мира, отрицание паранормальных явлений и нетрадиционных методов лечения, поэтому знахарство находилось на полулегальном положении. Повесив на это явление ярлык «народная медицина», власти смотрели сквозь пальцы на то, что в деревнях по-прежнему чаще обращались к знахарям, чем к дипломированным врачам. Знахарство ушло в тень и приостановилось в своем развитии. И отец и мать специально этим уже не занимались, но никогда не отказывали в помощи приходившим к ним людям.

Мой дед по отцовской линии Трипон ( Трифон ) в возрасте 60 лет ушел из деревни в лес, вырыл там землянку и поселился в ней. Но люди нашли туда дорогу и продолжали приходить к нему. Прожил он в лесу двенадцать лет. Как-то его последняя жена пришла навестить его и осталась на ночь. Он занялся с ней любовью, потом отвернулся и уснул. Утром жена обнаружила, что он мертв. По деревням он слыл сильным знахарем, но его отец и мой прадед Макар был намного сильнее. Разные байки я слышал о нем, но одна запомнилась мне с самого раннего детства.

- Знахарь Макар жил бедно, хотя все говорили, что он обладает тайными знаниями и огромной силой. И вот как-то несколько мужиков под вечер собрались у него в избе и стали над ним насмехаться: – Что же ты, Макар, такой сильный знахарь, а живешь в нищете? Что же ты свои знания не используешь себе во благо? Да если бы мы обладали таким даром, то обогатились бы давно! Видать, не можешь ты ничего, не умеешь и все это пустые россказни про тебя. - И так далее и тому подобное. Слушал, слушал их Макар и не смог со своей гордыней совладать. Встал и молча из избы вышел. Минут через десять слышат мужики в сенцах стук и шум, словно что-то тяжелое по полу волокут. Испугались они и на дверь уставились. Тут дверь распахнулась, и увидели они, что Макар спиной к ним пятится и весь согнулся, как от непосильной тяжести. Расступились мужики, а Макар втаскивает в комнату огромную, до метра высоты голову золотого быка. Остановился он, пот со лба вытер и смотрит на мужиков. А те его и не видят, так как глаз от золотой головы оторвать не могут. Горит она в свете лучины нестерпимым золотым блеском и словно бы всю комнату освещает. Мужики остолбенели, от охватившей их жадности рты пораскрывали, слюни пораспускали. А Макар передохнул, ухватил голову за рога и из избы поволок. Скоро вернулся, все также молча, и на лавку сел. Мужики из избы бегом по следу. Вначале по свежим царапинам на полу в сенцах, затем на крыльцо, с крыльца по борозде на земле. Через несколько метров след оборвался. Встали они в кружок у его окончания и только молча в затылках почесали. Так по домам и разошлись ни с чем. А Макар дальше стал жить-поживать, да людям помогать. Что ему давали в благодарность, тем и доволен был.

У отца с матерью я был последним ребенком. Вначале мать оставляла меня на попечение старших детей, но они воспринимали это как ненужную обузу и помеху в их играх и занятиях. Я рассказал матери, что весь день нахожусь без всякого внимания и еды, и она стала брать меня с собой на работу, привязывая платком к спине. Мне нравилось такое времяпровождение. Я чувствовал тепло материнского тела, имел возможность наблюдать за окружающим меня миром и к тому же всегда мог подкрепиться материнским молоком. Вот только многочисленные комары не давали мне покоя.

Вернувшись с работы, мать отвязывала меня и опускала на пол. Я старательно уворачивался от набрасывающихся на меня братьев и сестер. Наверное, поэтому еще до года начал ходить и почти сразу бегать. Я быстро освоил дом, а потом двор и огород. Дом у нас был обычной постройки для наших мест. Под общей крышей находились помещения и для людей и для скота. Довольно большие сенцы разделяли эти помещения. Мы держали корову, свиней и овец, но я не боялся этих крупных животных, воспринимая их, как часть системы, в которой находился. Меня настораживали люди. Все в доме были старше меня, поэтому знали и умели больше. И я старался учиться как можно быстрее, стараясь сравняться с ними. Я впитывал все, происходящее вокруг, усваивал уроки, но не мог достичь внутреннего равновесия. Когда я достаточно подрос, мать перестала носить меня с собой на работу. Я оставался дома и помогал по хозяйству, по-прежнему чувствуя внутреннее напряжение. И только вечером, когда мать укладывала меня спать, тихо напевая колыбельные, я начинал успокаиваться и ощущать умиротворение возле ее груди. Мать давала мне грудь почти до семи лет.

Так я рос, словно трава в поле, никем и ничем не ограничиваемый, как, впрочем, и все деревенские дети. А потом, в возрасте пяти лет, ушел в лес ранним июньским утром, никому ничего не сказав. Мне захотелось понять причину постоянно возникающего напряжения, и я инстинктивно искал уединения.

Я пересек поле за нашим огородом, обогнул болото и перешел по ветхому деревянному мостику небольшую речку Иньву, за которой и начинался лес. По рассказам взрослых я знал, что он был огромным и тянулся вплоть до Уральских гор. Почти бегом я бросился по узенькой тропинке меж высокой травы. Верхушки сосен, видневшиеся невдалеке, притягивали меня. Туча мошкары и комаров неслась за мной, нещадно жаля. Я замедлил шаг, задумавшись, можно ли избавиться от этого гнуса.

Тропинка свернула вправо, и из-под моих ног вылетели яркие мотыльки. Они непринужденно и очень грациозно кружились возле моего лица, потом, переместившись переливающимся облачком, расселись на высокой траве донника. Я залюбовался их яркими трепещущими крылышками и, услышав рядом покашливание и кряхтение, вздрогнул от неожиданности. Подняв глаза, увидел перед собой высокую худую старуху. В одной руке она держала большую корзину, прикрытую листьями лопуха, другой – опиралась на палку.

- Здравствуй, - сказал я, останавливаясь перед ней и изучая ее длинную темно-зеленую ситцевую юбку и цветастую широкую кофту, из рукавов которой виднелись высохшие старческие руки. Я поднял взгляд на ее лицо и увидел удивительно ясные и синие для такого преклонного возраста глаза.

- Здравствуй, Синецвет, - ответила старуха и улыбнулась, показывая розовые беззубые десна.

- Меня зовут Ян, - недовольно проговорил я.

- Да уж как мать с отцом назвали, - согласилась она. – Только глаза у тебя вот такого цвета, - добавила старуха и указала палкой мне за спину. Я тут же обернулся и увидел в высокой зеленой траве ярко-синие звезды густо цветущего цикория.

- Так у тебя такие же, - стараясь говорить рассудительно, как взрослый, заметил я, - и что же, мне называть тебя бабка Синецветка?

Старуха рассмеялась и проговорила:

- Нет, милый, зови меня Парма.

- А я подумал: Яга, - сказал я, насупившись.

- Почему ты так решил, Синецвет? – заинтересовалась старуха.

- Так ты, верно, колдовать умеешь, - немного помолчав, ответил я ей. – Вон, мошкары сколько и все на меня садятся, а тебя облетают.

- Правильно видишь, - одобрила Парма, - но дело не в колдовстве. Просто я – часть леса, словно старая начинающая сохнуть сосна. Вот и подумай, что может привлечь комаров к такому дереву? Да ничего. – Она улыбнулась.

Я задумался, опустив голову и водя босой ногой по земле.

- Есть хочешь? – спросила Парма, сойдя с тропинки и садясь на траву. Я сел рядом и заглянул в ее корзину, которую она поставила между нами, и в этот момент снимала листья лопуха. В корзине было доверху грибов, а с краю на куске бересты лежала горстка крупной спелой земляники. Парма протянула мне бересту, потом достала из кармана юбки горбушку хлеба. Я с удовольствием принялся за еду. Насытившись, лег на спину, не обращая внимания на шуршащих подо мной муравьев и жуков, и устремил взгляд в чистое голубое небо. Долгожданный покой начал заполнять мою душу.

- Видишь Шонди? – тихо спросила Парма, указывая рукой на немного расплывчатый светло-желтый диск солнца.

- Вижу, - ответил я, закрывая глаза.

- У Шонди есть дочь Зарань. Лицо у нее нежное, кожа белая с тонким розовым румянцем, глаза сияют, как утренние звездочки, губы алеют, словно небо на закате в ветреный день, волосы белые, пушистые и длинные, как хлопья тумана, стелющегося по земле.

Парма замолчала. Я лежал тихо, не открывая глаз и удерживая покой, баюкающий меня. Странно, но мошкара перестала досаждать мне. Я чувствовал, как она вьется у моего лица, но не садится.

- Был у меня сыночек, - продолжила Парма, - и вырос он в настоящего богатыря. Звали его Пера. Он был очень искусным охотником, вмиг настигал добычу и насаживал ее на рогатину. Однажды, охотясь в лесу, увидел Пера, как радуга спустила один конец в реку и пьет воду. Подбежал богатырь к радуге и полез по ней на небо. И увидел там золотые сани, в которые был впряжен красавец-конь серебристой масти и с длинной сверкающей серебряной гривой. А в санях сидела Зарань. Увидел ее Пера и тут же полюбил. Прыгнул он в сани и увез Зарань на землю. Шонди не стерпело брака дочери с земным человеком и ушло далеко от тайги. Наступили лютые морозы. Пера и Зарань построили в тайге дом и стали жить в нем, укрываясь от морозов. И родилось у них семь сыновей и семь дочерей. Тогда Шонди простило дочь и вернулось в тайгу. Природа вновь воскресла, а дети Перы и Зарань расселились по земле…

Когда я проснулся, рядом никого не было. Шонди сияло прямо надо мной, и я заулыбался ему, протирая глаза. Потом вскочил и быстро отправился по тропинке. Я шел уверенно, словно кто-то вел меня вперед. Раньше я бывал в лесу или с матерью, или с братьями и сестрами, когда они ходили по грибы и ягоды. Впервые я подошел к лесу в одиночестве и, видимо, поэтому все мне сейчас представлялось по-другому. Но страха не было. Я зашел под кроны сосен и с удовольствием ощутил запахи смолы и хвои. Потом отправился вглубь. Не знаю, сколько я шел, выбирая узкие звериные тропы, но когда оказался на довольно большой поляне, сплошь поросшей земляничником, то остановился. Меня привлек огромный старый разлапистый пень, под которым я заметил что-то вроде норы. Я взял палку и пошуровал в этой норе, но из нее никто не выскочил. Тогда я забрался внутрь и почувствовал себя уютно, словно в моем собственном небольшом домике. Внутри пня была пустота, и я мог сидеть на корточках, даже не задевая головой верх. Дно моего нового жилища было устлано высохшей хвоей и трухой. Я свернулся калачиком и улегся на этой мягкой подстилке. Пообвыкнув и отдохнув, я выбрался наружу. Найдя большой кусок сосновой коры, прикрыл им отверстие между двумя изогнутыми корнями, которое являлось входом в дом.

Потом решил изучить близлежащую местность. Сделав пень центром, я обошел его по кругу, запоминая его расположение относительно старой причудливо изогнутой сосны, растущей неподалеку; двух сросшихся молодых сосенок; переломленной посередине, видимо, молнией березы. Верхняя часть ее ствола, упирающаяся макушкой в землю, уже высохла и выделялась среди окружающей зелени, напоминая остов какого-нибудь огромного животного.

Запомнив для себя эти ориентиры, я увеличил окружность обхода, двигаясь всегда по часовой стрелке.

По пути наелся ягод земляники. Здесь они были нетронуты и обильно краснели меж зеленых листьев. Я пробрался сквозь густой подлесок и оказался меж высоких корабельных сосен. Впереди увидел множество крохотных солнышек, ярко сияющих в траве. Подойдя, понял, что это жарки или, как у нас их называют, горадзуль. В Сибири эти цветы именуются купавками или лесными розами.

Я сел в траву возле одного цветка и скользнул взглядом, словно пальцами, от основания длинного стебля, мимо раскрытых вверх сочно-зеленых листочков до бутона, состоящего из нескольких, собранных в шар и прижатых друг к другу желтых округлых лепестков. Я втянул носом воздух и ощутил очень тонкий, на миг усилившийся запах живого растения. Прикоснувшись к бутону щекой, почувствовал прохладу и шелковистость лепестков. Цветок от основания до макушки был безупречен и совершенен, как и любое другое творение Господа, и явно гордился этим. Я поблагодарил его за урок, и он засиял мне в ответ ярко и радостно. Я осторожно обошел цветок и отправился дальше, навсегда запомнив, что если такое малое творение Господа живет в мире с достоинством и не прячет свое совершенство, то что же говорить о таких сложных созданиях, как мы, люди. В тот момент я решил, что никогда и ни при каких обстоятельствах не уроню своего достоинства.

Солнце уже клонилось к закату, и я вернулся на земляничную поляну. Сев на траву и прислонившись к пню спиной, я стал наблюдать, как меняется освещение в лесу, остывает воздух, закрываются цветы, голоса одних птиц сменяются другими. Один режим системы менялся на другой. Я это почувствовал каждой клеткой своего организма. Все внутри меня начало расслабляться, тело обмякло, веки отяжелели, мысли чуть замедлились, разум стал легким и спокойным. Смена дня и ночи заставляла подчиняться и в унисон менять режим бодрствования на режим покоя. Ничто не отвлекало меня. В деревне и после захода солнца оставалось много дел. Я наблюдал, как отец возится во дворе, пытаясь закончить бесконечные дела по хозяйству; как мать, подоив корову, разливает молоко, сортируя его; как мои братья и сестры тоже не сидят, сложа руки, и занимаются кто чем. А солнце уже село, и организм нуждается в отдыхе. Я всегда чувствовал это на себе, вынужденный подчиняться старшим. А сейчас, сидя у пня в одиночестве и настроив себя на ритмы природы, осознал, насколько важно оставаться частью этой природы и не нарушать своих биологических часов. Когда я стал взрослым, то понял, что именно это нарушение зачастую ведет к потере энергии, что, в свою очередь, приводит к определенным заболеваниям.

Проснулся я на рассвете. Еще не открыв глаза, услышал шорохи и потрескивания вокруг себя и понял, что это жизнь пня, который приютил меня. Он был буквально перенаселен всевозможными насекомыми и, увидев себя, возлежавшего в центре этого мира, как какого-то огромного жука, я рассмеялся и тут же выкарабкался наружу.

Лес выглядел волшебно. Тонкий туман, подсвеченный розовой зарей, зависал между деревьями и стлался по траве, как косы Зарань. Закрытые еще бутончики цветов, листья, красные шарики ягод, сосновые шишки, лежащие возле пня – все было покрыто капельками росы. Тишина стояла сказочная. Я скинул рубаху и штаны и, найдя длинную, тянущуюся по земле траву-резучку, начал кататься по ней, с удовольствием ощущая, как мое тело становится влажным от росы, и как лежащие под травой шишки и палки массируют его. Разум мой мгновенно проснулся. Я бодро вскочил на ноги и, вернувшись к пню, оделся, скорее по привычке, чем по необходимости, потому что тело дышало свободно и не требовало покровов. Я наелся ягод, потом, сорвав несколько побегов молодой сосны, напоминающих светло-зеленые свечки, тщательно разжевал их. От старших знал об их полезных свойствах, к тому же их хвойный вяжущий вкус мне очень нравился.

Солнце к этому времени поднялось довольно высоко. Туман рассеялся, и роса засверкала всеми цветами радуги. Лес мгновенно преобразился. Особенно нарядно выглядела паутина. Я заметил, что цветы раскрываются в разное время. Синие звезды цикория уже были полностью распахнуты, бутоны колокольчиков только начали раздвигать голубые лепестки, а кислица все еще спала. Я поднял голову и посмотрел на Шонди, слабо светящее сквозь стволы высоких сосен.

- Это ты говоришь цветам, когда им можно просыпаться, и птицам, когда им можно петь? – спросил я. И Шонди утвердительно улыбнулось мне.

- У всех свой собственный разговор с солнцем и от этого свои ритмы жизни, - подумал я. – Нужно почувствовать свой ритм и следовать ему.

Я углубился дальше в лес и скоро заметил большой муравейник, возвышающийся холмиком между двух молоденьких березок. На миг я замер, а потом стал медленно и бесшумно приближаться к нему, словно чьи-то мягкие ладони подхватили и понесли меня. И пока они несли меня, я становился все меньше и меньше, а муравейник все больше и больше. И когда я очутился у одного из его входов, то спокойно мог зайти внутрь. Я не знал, в кого превратился: может, в лесного рыжего муравья; может, остался тем же мальчиком Яном, только уменьшенным; а может, это мое сознание проникло в муравейник. Особо я над этим не задумывался, так как жгучее любопытство гнало меня вперед.

Я вошел, по-звериному втягивая носом воздух. Запах мне понравился. Он был немного прелым, земляным, чуточку хвойным, но, главное, пахло, как в хорошо ухоженном доме. И я понял, что муравейник содержится в чистоте и образцовом порядке. Я отправился внутрь по длинному коридору. Его земляные стены были словно чем-то скреплены и не осыпались. Плотно утоптанный пол позволял идти легко и быстро. Мимо двигались муравьи, не обращая на меня никакого внимания, словно я был невидим. Я заметил, что вглубь муравейника они тащат самые разнообразные съестные припасы, а обратно выносят мусор и отходы. Меня рассмешил вид трех муравьев. Они волокли сзади меня дохлую гусеницу бабочки-капустницы, свернутую каралькой. Гусеница была великовата для узкого пространства коридора. Они с усилием проталкивали ее, потом даже попытались катить, как огромное зеленое колесо, но она, в конце концов, прочно застряла. Я остановился посмотреть, что они предпримут. Муравьи тоже остановились, глядя друг на друга и шевеля усиками, словно совещаясь. Потом они дружно накинулись на гусеницу и ловко разгрызли ее на несколько частей. Тут же подбежали еще несколько муравьев, и они все вместе потащили эти части по коридору. Мне показалось, что муравьи ревностно относятся к своим обязанностям, понимая, что от их деятельности зависит жизнеобеспечение муравейника.

Я пошел за ними и скоро увидел большую кладовую. Там муравьи сортировали припасы, аккуратно раскладывая их по кучкам. Один из муравьев выделялся начальственным

видом и поведением. Он был крупнее и, по-видимому, старше остальных, так как цвет его туловища был более тусклым и бурым. Он руководил работой, и остальные муравьи, я их прозвал добытчиками, беспрекословно слушались его. В кладовой было чисто и вкусно пахло. Понаблюдав немного за работой добытчиков, я вернулся в коридор и отправился дальше.

Через какое-то время оказавшись у развилки, я наугад выбрал правое ответвление. Пройдя совсем немного, остановился у входа в какое-то помещение. Зайдя внутрь, я замер от удивления, увидев множество светло-зеленых тлей. Все особи были раскормлены и пребывали в заторможенном состоянии. Возле них суетились муравьи. Я подошел к одной тле и осмотрел ее. Она была полностью расслаблена и, казалось, спала. Возле нее стоял муравей. Если бы речь шла о людях, то уместно было бы сказать, что он что-то ласково нашептывал ей на ушко, при этом почесывая и щекоча ее брюшко. Тля блаженствовала, а потом начала выделять сладко пахнущую жидкость. Муравей тут же набрал ее полный рот и, плотно сомкнув челюсти, куда-то побежал на предельной скорости. А его место занял другой муравей. Набрав жидкости, он помчался в том же направлении, что и первый.

Я восхитился умом муравьев, ухитрившихся создать самую настоящую молочную ферму. Подкравшись к тле, я взял немного молочка и попробовал его. Оно оказалось густым и сладким, с еле заметным кисловатым привкусом.

Я покинул стойло тлей и отправился дальше. Через какое-то время коридор стал спускаться вниз. Он стал явно шире и выше. Мне несколько раз попадались боковые ответвления, но я, боясь заблудиться, держался выбранного направления. Муравьев на моем пути стало попадаться явно больше. На вид они были крупные и воинственные.

- Охрана, - решил я, с опаской глядя на мощные челюсти и напряженно блестящие глаза попадавшихся мне навстречу особей. Но меня они будто и не видели, и я беспрепятственно двигался вперед. Внезапно из бокового коридорчика до меня донеслись необычные звуки, и я свернул туда. Пройдя совсем немного, оказался у входа в огромное помещение. Шорохи, напоминающие перешептывания, потрескивания, попискивания раздавались из него, и я вошел внутрь. Сразу отметил, что воздух здесь более прохладный и свежий, словно помещение имело вентиляцию. Босыми ногами я ощутил мягкий пол из разрыхленной сухой земли. Помещение заполняли ровные ряды яиц, возле которых хлопотали, видимо, муравьи-няньки. Я увидел, как одна из них приникла к яйцу и, обхватив его передними лапками, словно прислушивалась, что происходит внутри. Две другие няньки осторожно переворачивали соседнее яйцо на другой бок, третья быстро касалась его лапками, будто очищая поверхность от невидимых пылинок. Я понаблюдал за работой нянек, а потом покинул детскую, в душе удивляясь увиденному.

Вернувшись в широкий основной коридор, я отправился дальше. Пройдя совсем немного, заметил, что количество охранников резко возросло. Здесь они были на вид особо рослыми и сильными. Я без страха шел меж ними и скоро очутился в огромном круглом помещении. Муравьев в нем было немного, и они почти не двигались. Посредине на небольшом плоском возвышении я увидел очень крупную особь. Я замер, наблюдая за ней. Вначале ничего не происходило. Но вот она пошевелилась, приподняв толстое брюшко, потом весьма ощутимо напряглась, переступила задними лапками и, к моему восторгу, отложила яйцо. Тут же к ней подбежала, по всей видимости, нянька, бережно подхватила яйцо и унесла его.

Я побыл там еще какое-то время, наблюдая за маткой. Потом, обойдя помещение по краю, выскользнул в один из коридоров. Когда стал удаляться, то явственно почувствовал, как меняется температура муравейника. Все тепло было сосредоточено возле матки, которая, видимо, являлась центром этого мира. Чем ближе я подходил к краю, тем становилось все прохладнее.

И вот я благополучно выбрался наружу, переполненный впечатлениями и новым знанием. Заметил, что солнце уже поднялось довольно высоко. День стоял чудесный. Было тепло и безветренно. Я обернулся и увидел, что муравейник возвышается надо мной подобно пирамиде, склоны которой густо засыпаны сухими хвойными иголками, веточками, щепочками и прочим лесным материалом. Несколько входов, расположенных повыше, были искусно замаскированы. Я любовался этим грандиозным сооружением и вдруг замер в изумлении. Из нескольких верхних отверстий почти одновременно вылетело множество небольших изящных муравьев. Я стал следить за их полетом, не отрываясь. Сверкание прозрачных крылышек в лучах солнца; хаотичное, на первый взгляд, порхание; грациозность их движений восхитили меня. Я почувствовал, как от летающих муравьев исходит восторг и возбуждение. Заметив, как две особи, порхавшие прямо надо мной, внезапно сблизились и закружились в каком-то необыкновенно замысловатом танце, я стал наблюдать только за ними. Они кружились, сплетались, вновь разлетались и опять сближались. Потом, к моему изумлению, соединились прямо в воздухе. Их трепещущие крылышки переливались искрящимся многоцветьем, тела подрагивали. Две части образовали одно целое, некую единую сияющую субстанцию, излучающую мощную энергию счастья. Все мое существо впитывало и запоминало этот урок любви, данный мне самой природой.

И вот я почувствовал, как поток энергии притягивает меня к себе и, закрыв глаза, с удовольствием подчинился. Жар разлился по позвоночнику и охватил голову. Вспышка – и я очутился внутри светящейся сферы, мягко покачиваясь на ладонях Ена. Время исчезло. Энергия потоками ходила внутри меня, постепенно заполняя до отказа. Мне показалось, что я медленно поднимаюсь вверх. Открыв глаза, я увидел муравейник, который теперь находился внизу и значительно уменьшился в размерах. Выглядел он необыкновенно, потому что я видел его энергетическую сущность. Картина была настолько красочной, что у меня буквально захватило дух. Потоки энергии закручивались вокруг некоего центрального стержня, являющегося, как я мгновенно понял, душой этого организма. Центр был изумительно чистых и нежных тонов, в основном, светло-оранжевых, переходящих в желтый и розовый. Затем потоки энергии, расходящиеся от центра, становились бежевыми с зеленоватым отливом. У краев муравейника они сияли ярким голубым цветом с переливами лазоревого и изумрудного. В одном месте я заметил темное и тусклое пятно. Энергия в нем была менее подвижна. Я догадался, что там какое-то неблагополучие. В этом месте организм муравейника явно был болен. Не знаю, сколько я изучал это необыкновенное зрелище, но последовала вспышка, и я очнулся стоящим на земле. Оглядевшись и увидев лес и обычный муравейник меж двух берез, я понял, что вернулся в свое обыкновенное состояние.

Полученный урок открыл мне второе зрение. Сейчас я мог видеть окружающий мир по-новому. За привычной оболочкой цветка, жучка, дерева, человека и вообще всего, что попадало в поле моего зрения, я стал по своему желанию различать энергетическую сущность. У всех она была разной и по наполнению и по цвету. Скоро я так натренировал себя, что с первого взгляда видел места больной энергетики.

Долго я бродил в тот день по лесу, пробуя новое знание и совершенствуя его. Энергетика леса была мощной и изумительно прекрасной. Больных мест в ней было очень мало. Особенно меня впечатлили цветы. Они походили на воронки, состоящие из закручивающихся вокруг стебля лучей. Узким концом эти воронки касались земли, а потом росли вверх, постепенно разворачиваясь и расширяясь навстречу небу и солнцу. Цвета воронок были разные. Преобладающий тон совпадал с окраской бутона. Колокольчики были окружены голубовато-сиреневато-синими лучами с мягкими переходами в молочный и салатовый; медуницы – сиреневато-фиолетовыми с розово-малиновыми прожилками; жарки – зеленовато-желтыми, переходящими в темно-желтый и ярко-оранжевый. Причем, у основания воронки лучи были более сочными и насыщенными, затем, поднимаясь вверх, становились все светлее и светлее и у самого верха словно размывались и растворялись в воздухе. Они расходились от цветка в разные стороны. Так круги на воде расходятся от брошенного камушка.

Понаблюдав, как пчела садится на розовый цветок шиповника, я увидел, что она тоже окружена энергетическим полем. Пчела напоминала летящего светлячка, состоящего из сплетения цветных лучей. Я внимательно наблюдал, как она подлетает к шиповнику. Меня интересовало, не нарушит ли ее энергетика розовую воронку цветка. Но пчела, влетев в эту воронку, странно органично слилась с ней, образовав на какое-то время новые цветовые лучи. Гармония не нарушилась, просто появились другие сочетания тонов.

Когда начало темнеть, я вернулся к пню, с трудом оторвавшись от изучения леса. Утомленный, но очень довольный, я забрался внутрь и попытался уснуть. Но впечатления переполняли меня, и сон не шел. Я закрыл глаза и стал думать об увиденном. И вот, сам не понимая как, начал стремительно падать в какой-то глубокий и темный колодец. Понимая, что сопротивляться бесполезно, я расслабился и ощутил полную невесомость. Падение прекратилось, и я увидел огромный шар планеты, находящийся довольно далеко от меня. Планета была плотно окутана невероятным количеством энергетических потоков самых разнообразных цветов. Потоки вращались вокруг центра. Я видел ярчайший радужно переливающийся шар, висящий в черном пространстве. Потом я увидел, что центр планеты имеет чистейший алый цвет. Я понял, что это ее Душа. Также понял, что эта планета – Земля. Неимоверным усилием воли я приблизился и заметил, что в этом цветном сиянии много больных мест и даже не просто больных, а мертвых. Это были зияющие пустоты, напоминающие черные дыры, из которых, как мне на миг показалось, шел мертвенный холод. Туда я соваться не стал, испытывая инстинктивный ужас, а приблизился к другому месту, где сбой в лучах хоть и был значительным, но чувствовалось, что жизнь там еще не угасла. Проникнув внутрь и медленно опускаясь вниз к облакам, я ощутил, как меня буквально опаляет багровый жар злобы и боли. Не в силах его выносить, я остановился. Различив внизу вспышки от выстрелов, услышав стоны и крики боли, я содрогнулся от страха перед жуткой энергетикой войны и почувствовал, что слабею и начинаю падать вниз. Из последних сил начал умолять Ена избавить меня от этого ужаса. Последовала сильнейшая вспышка, и я потерял сознание. Когда очнулся, понял, что лежу внутри пня.

Выбравшись наружу, я горячо поблагодарил Ена за спасение и обещал, что впредь буду осторожнее. Я лег на спину и стал смотреть на уже потемневшее небо, на первые искорки звезд. Привычные звуки вечернего леса, влажные и терпкие запахи травы, цветов и хвои успокоили меня. Состояние мое постепенно выровнялось. Я забрался в свое убежище и крепко уснул.

Прожил я в лесу еще около недели и как-то утром понял, что пора возвращаться. Родительского гнева я не опасался. Если я ушел, значит, так было нужно. И мои родители в этом нисколько не сомневались. А то, что я жив и здоров, они знали. Именно к моей матери, если кто-то уходил и не возвращался, обращались односельчане. Она умела открывать «дымное окошко» и видеть в нем судьбу пропавшего. Мать редко ошибалась, особенно в случаях с детьми. Родители приходили к ней и просили помочь. И если мать видела, что их ребенок просто заблудился в лесу, то она давала им заговоренные дары для хозяина леса и указывала в каком месте их нужно оставить. Как правило, после выполнения этих обрядов пропавший ребенок благополучно возвращался домой.

Когда я открыл калитку, то увидел, что мать идет мне навстречу. Я встретился взглядом с ее спокойными ласковыми глазами и улыбнулся. Она легко прижала меня к себе и погладила по голове, но ни о чем спрашивать не стала. А вечером я сам рассказал родителям об увиденном и пережитом мною в лесу. Они слушали внимательно и, кажется, понимали все, мною недосказанное. По их взглядам, которыми они обменивались меж собой, я догадался, что и отец и мать когда-то пережили нечто подобное.

Продолжение запросите по e-mail